Братство волка - Страница 121

121

— Да, приобрела, — сказал Биннесман. — Но она не закончена. Я создал вильде, но я должен еще отпустить ее.

— Как это?

Биннесман ненадолго задумался.

— Представьте себе, что это ребенок, опасный ребенок, вильде только появилась на свет и ничего не знает, ей нужен родитель. Ее нужно воспитать. Я должен объяснить ей, что хорошо, что плохо — как любому ребенку, — должен научить ее сражаться. После этого я отпущу ее, дам ей свободную волю, чтобы она сама выбирала, каким способом лучше сражаться. Лишь тогда она станет способной по-настоящему защищать Землю.

— У нее нет свободной воли? — спросил Габорн. — Она что, как марионетка, ждет, пока вы ее поведете? Тогда она всю жизнь пролежит где-нибудь в кустах. Мы ее никогда не найдем!

— Нет, — сказал Биннесман. — Двигаться она может. Но пока я ее не отпущу, она должна повиноваться моему приказу и приказу любого, кто назовет ее настоящее имя. После же никто не сможет командовать ею.

— Но она все-таки будет слушаться вас? — спросил Габорн. — Как было у Ильдехара — он сотворил боевого коня и поскакал на нем в бой.

— Когда он отпустил коня, он уже не мог на нем ездить, — Биннесман покачал головой. — Нет… невозможно описать отпущенное создание, вильде станет независимой. Она будет жить до тех пор, пока сможет питаться кровью своих врагов. И будет сражаться — со мной или без меня. Ее нельзя ни к чему принуждать. Она должна оставаться дикой, столь же дикой и не поддающейся приручению, как самый злобный волк. Хотя вильде — не животное, это некая форма самовыражения Земли, для понимания которой у нас нет ни слов, ни понятий.

Биннесман помолчал немного, сжимая посох обеими руками. Посмотрел в звездное небо. И повторил, словно сказанного ранее было недостаточно:

— Искать сражения — не ваше дело. Скажите… вы испытываете гнев?

Габорн уверенно покачал головой.

— В желании Земли нет гнева, — попытался он объяснить. — И я его не испытываю. Нет, в призыве Земли звучит мольба о помощи. Ударь — просит она меня. Ударь, пока не поздно!

— Хорошо, — довольно сказал Биннесман. — Я вам верю. Верю, что Земля просит ударить. И прошу только об одном: не забывайте о своей главной цели.

— Я — Король Земли, — кивнул Габорн. — И сделаю все по ее желанию.

— Хорошо, — повторил Биннесман. — На это я и надеюсь. А теперь вы должны отдохнуть, милорд.

Габорн чувствовал себя невероятно уставшим. Он снял тунику и лег на землю.

Она показалась ему удивительно теплой.

Биннесман взмахнул посохом, и земля заструилась на Габорна, укрывая и утешая его.

Он лежал с закрытыми глазами, чувствуя, как покидает его тело напряжение.

Сначала он испугался, не зная, как сможет дышать под землей, но почувствовал вскоре, что не нуждается в воздухе. Даже легкие отдыхали, и теплый чернозем укрыл его грудь и лицо, насыпался в уши, забился между пальцев.

Габорн тут же заснул и во сне увидел себя зайчихой, убегавшей от какой-то неведомой опасности в лесу возле дороги, ведущей в замок Сильварреста. Она пронеслась стрелой сквозь ежевичные заросли и юркнула в чудесную, безопасную нору, где в темноте сладко пахло ее зайчатами.

В глубине норы она нашла своих малышей, четырех зайчат, которым был всего лишь день от роду.

Соски зайчихи разбухли от молока. Она легла на бок, еще тяжело дыша после бега, и малыши тут же начали тыкаться носами в ее живот, ища молоко.

Тут она услышала голос чародея Биннесмана где-то наверху над норой. Зайчиха прижала уши к спине, прислушиваясь к разговору и стуку копыт по дороге, проходившей поверху.

— Земля говорит с нами. Она говорит с вами и со мной.

— Что она говорит? — спросил голос самого Габорна.

— Пока еще не знаю, — ответил Биннесман, — но именно так она обычно говорит со мной: беспокойно шуршат кролики и мыши, меняется направление птичьего полета, кричат гуси. Сейчас она нашептывает что-то и Королю Земли тоже. Вы растете, Габорн. Растут ваши силы.

Затем лошади ускакали, и зайчиха предалась мирному отдыху. Зайчата сосали молоко, она закрыла глаза, расслабила уши, и тревожила ее только блоха на передней лапе, которую было никак не выгрызть.

«Какие глупые люди, — думала зайчиха, — не слышат голоса Земли».

В следующем сне Габорн полз по лесной подстилке в образе змеи. На животе его чешуя была столь гладкой, что позволяла ему скользить по земле, как по льду.

Он выбросил длинный раздвоенный язык, пробуя воздух на вкус. Где-то впереди был заяц — пахло теплом и шерстью. Тогда он на мгновение застыл неподвижно, и последние жаркие лучи осеннего солнца приняли его в свои объятия.

Впереди тоже никто не шевелился. Он чуял зайца, но не видел его.

Пошарив среди дубовых листьев, он обнаружил нору, темную, заманчивую. Выбросил язык, учуял там маленьких зайчат.

Был день, зайцы должны были спать. Тихо-тихо он заскользил вниз, в глубь норы.

Наверху по дороге тяжело застучали копыта, и чародей Биннесман сказал:

— Земля говорит с нами. Она говорит с вами и со мной. Габорн спросил:

— Что она говорит?

— Пока еще не знаю, — ответил Биннесман, — но именно так она обычно говорит со мной: беспокойно шуршат кролики и мыши, меняется направление птичьего полета, кричат гуси. Сейчас она нашептывает что-то и Королю Земли. Вы растете, Габорн. Растет ваша сила.

— Но я ничего не слышу, — пожаловался Габорн, — а я так хочу услышать ее голос.

— Услышите, если уши будут длиннее, — сказал во сне чародей. — А то приложитесь ухом к земле.

— Да, да, так я и сделаю, — воодушевлено воскликнул Габорн.

При этом Габорн лежал в норе и прислушивался к разговору, стараясь ничего не пропустить. Затем вновь выбросил раздвоенный язык, принюхался к зайчатам.

121